«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг. - Сергей Алексеевич Сафронов

отказалась. Проведенный рабочими осмотр конных статуй показал, что крепления их с металлической фермой, служащей основанием, были погромщиками сильно расшатаны. Оставление статуй в таком состоянии на крыше посольства было признано опасным, так как вес каждого коня в отдельности составлял около 80–90 пудов.

Впоследствии эти события обрастали все новыми подробностями. Стали говорить, что на землю были сброшены и фигуры коней, причем из брюха одного из них будто бы выпала искровая радиостанция. Там же якобы виднелись остатки небольшой металлической лестницы, ведущей внутрь коня с чердака посольства, а проводимое тогда расследование будто показало, что эта радиостанция была связана с находящейся напротив посольства «Асторией», где обосновался один из шпионских центров германской разведки.

Российская пресса так осветила разгром германского посольства: около ста человек с топорами и кольями взобрались на крышу и стали сбивать гигантские бронзовые фигуры тевтонов и лошадей. «Каждый удар вызывал дружное одобрение и восторженные крики толпы», – отмечали репортеры, падение же одной из скульптур было встречено неописуемым ликованием. Одновременно часть толпы ворвалась внутрь посольства и устроила погром, не пощадив ни винный погреб с солидным запасом шампанского, ни хрустальную посуду, ни старинные картины, ни коллекцию бронзы эпохи Возрождения. Но при этом погромщики забрали из зала для приемов портреты Николая II и императрицы Александры Федоровны и затем с пением гимна пронесли их по городу. В какой-то момент в спальне посла Пурталеса начался пожар, и вскоре огонь охватил все здание. «Небывалое зрелище представляет собой бурное море десятков тысяч публики, через которое с большим трудом пробирались пожарные, освещая своими факелами толпу и придавая площади какой-то фантастический вид, – описывал происходившее журналист «Биржевых ведомостей». – Публика кричала „Ура“ и восторженно встречала пожарных, которых, однако, старалась не допустить до места пожара. „Пусть горит, пусть погибнут немцы“, – кричала толпа»[84].

Встречались и такие объяснения произошедшего: несмотря на запрещение продажи спиртных напитков сначала на время мобилизации, а 22 июля 1914 г. и на все время войны, существовало мнение, что погромы были вызваны обыкновенным опьянением народа. «К сожалению, опьянение непривычным угаром выразилось в весьма печальном явлении разразившихся погромов… Привычка опьяняться взяла свое», – писал автор статьи «Перекаты и буруны» в газете «Санкт-Петербургские ведомости»[85].

Одновременно с начавшимся погромом здания посольства, вечером 22 июля, часть толпы прошла в Кирпичный переулок и забросала камнями окна венской булочной (угол Кирпичного переулка, 3 и Морской улицы, 13), владельцем которой был австриец Генрих Робертович Сартори.

В двигавшейся от посольства по улице Гоголя толпе раздавались голоса, предлагавшие разгромить ресторан «Вена» (улица Гоголя, 13/8). Однако предложение не встретило сочувствия, так как в этом ресторане регулярно собирались славянские обеды и «Вена» пользовалась большой популярностью среди русских поэтов, писателей и художников. К тому же владельцем этого ресторана с 1903 г. был человек с отнюдь не австрийской фамилией – Иван Сергеевич Соколов. Из патриотических соображений «Вену» в августе – сентябре 1914 г. переименовали сначала в «Ресторан Ивана Сергеевича Соколова», затем в «Белград», а затем снова в «Ресторан» теперь уже «И.С. Соколова».

Значительно пострадал от настроений погромщиков находившийся неподалеку магазин венской гнутой мебели фирмы «Братьев Тонет», имевшей свои филиалы на улице Гоголя, 9 и Невском проспекте, 16. Основателем этой фирмы был Михаэль Францевич Тонет, а в начале XX в. ею владел австрийский подданный, немец по происхождению Карл Августович Тонет. Управляющим торговым домом в Петербурге был его представитель Александр Федорович Беккер.

Манифестантами был разгромлен и магазин инструментов для обработки металла и дерева «Шухардта и Шютте» (Невский проспект, 11). На момент разгрома владельцем торгового дома значился Бернгард Шухардт, а главным уполномоченным – Оскар Генрихович Бургхардт. Скорее всего, именно отсюда погромщики позаимствовали инструменты для демонтажа скульптурной группы «Диоскуры» на крыше германского посольства, что дало полиции повод назвать стремительное нападение на посольство заранее составленным планом, ведь многие в толпе имели топорики, молотки, ломики, рашпили и другие орудия.

В.Ф. Романов вспоминал начало Первой мировой войны как трагедию, как крушение старого, довоенного миропорядка: «В Петербург мы приехали ночью; хотелось очень есть; вещи мы отправили домой с прислугой, а сами, я и жена, прямо пошли ужинать к „Контану“; мы были в такой грязи и пыли, что еще три дня тому назад нам и в голову не могло прийти отправиться в фешенебельный ресторан в таком виде; теперь была война и рушились старые привычки; швейцар нисколько не удивился, так как таких, как мы, очевидно, перебывало в ресторане уже много. Мы ужинали в кабинете с окнами в общий зал; в последнем было уже не то, что было обычно ранее; группа подвыпивших офицеров разгуливала по длинной зале ресторана, а не сидела за столиками; кто-то приставал к румыну-капельмейстеру, за Германию он или нет, и угрожал убить его, если Румыния не выступит на нашей стороне. Уходя от „Контана“, мне и в голову не приходило, что в этом любимейшем моем ресторане, где столько в моей жизни было хороших дружеских встреч и бесед, я больше никогда в своей жизни не буду; я чувствовал только, что сейчас, в данный момент, в настоящей его обстановке, это было какой-то уже не хорошо знакомое мне, а совершенно чужое учреждение. Когда мы вышли из ресторана на Мариинскую площадь, там толпился народ, кричал „Ура“; мы посмотрели по направлению общих любопытных взглядов толпы, мы увидели, что конные статуи на мрачном здании германского посольства освещены; в лучах света были видны фигуры людей, копошившихся возле статуй; их связывали веревками, чтобы опустить на панель; когда это удалось, статуи были потоплены в Мойке, под дикие крики толпы. Я читал в первоапрельском номере какой-то газеты помещенную, в виде шутки, заметку о том, что В.М. Пуришкевич и компания, злясь на дом германского посольства, кстати сказать, действительно, не гармонировавший с красивейшей по ее окрестности площадью Мариинского дворца (Государственного совета) и Министерства земледелия, похитили ночью конные статуи с немецкой постройки; к заметке была, кажется, для большей ее убедительности, приложена даже фотография дома без статуй. Почти все мои знакомые догадались, что это известие – шутка на первое апреля. То, что казалось смешной шуткой в апреле, приходилось видеть собственными глазами в июле; была война, когда всякая нелепая шутка претворилась в действительность. На улице Гоголя мы прошли мимо приюта нашего литературно-артистического мира – знаменитого богемного ресторана „Вена“, излюбленного некоторыми моими друзьями; с него была сорвана вывеска и он был закрыт. Вблизи мы заметили разбитые витрины кондитерской „Berrin”, название которой толпа приняла за Берлин. Далее по Невскому темно было и в уютном итальянском ресторане „Альберт“, и в популярном немецком ресторане „Лейнер“. Над